PERSONA/FESTIVAL
«Зло всегда соблазняет»: Ужасы Егора Москвитина
Вас ждут самые страшные выходные в вашей жизни: «Хоррор-Фест», организованный киноканалом «Настоящее Страшное Кино» и арт-объединением CoolConnections начнется уже сегодня и продлится до 12 декабря.
Для жителей мегаполиса одним из главных кошмаров является такси. Именно в нем мы попросили кинокритика Егора Москвитина, программного директора «Хоррор-Феста», рассказать о том, чем еще могут напугать нас дети, зачем нужно фестивальное коммьюнити и почему бояться всем залом — это здорово.
by Naya Guseva
09/12/2021
— Первый вопрос как любителя хоррора к любителю хоррора: почему именно этот жанр?
— Хоррор — это коллективное переживание. Вся ценность кино, мне кажется, в том, чтобы чувствовать что-то всем вместе, а если вы приходите в кинозал и тут же моментально погружаетесь это коллективное переживание, это прекрасно. Мне всегда очень нравилось, как устроены программы ужастиков на самых демократичных на свете кинофестивалях: фестиваль в Торонто, Канада, фестиваль Сандэнс в штате Юта, США, и это история, где все вместе — зрители, критики, звезды, поздно вечером, уже порядком подвыпившие, вместе приходят, чтобы бояться, ужасаться и переживать это все вместе. Когда ты видишь реакцию других людей на что-то действительно страшное, тебе может быть даже станет смешно и легко, потому что всегда на этих фестивалях кто-то нервно хихикает, кто-то охает, и тут же все смеются над их собственным общим страхом, потому что понимают — когда вы вместе, на самом деле бояться нечего, и вы со всем справитесь. Это, короче, такое очень классное переживание, и мы предлагаем зрителям получить его в кино. Бояться вместе — это то, к чему призывал еще советский мультфильм. Мне кажется, это было очень мудро, потому что вместе — веселее.
— Хоррор — это коллективное переживание. Вся ценность кино, мне кажется, в том, чтобы чувствовать что-то всем вместе, а если вы приходите в кинозал и тут же моментально погружаетесь это коллективное переживание, это прекрасно. Мне всегда очень нравилось, как устроены программы ужастиков на самых демократичных на свете кинофестивалях: фестиваль в Торонто, Канада, фестиваль Сандэнс в штате Юта, США, и это история, где все вместе — зрители, критики, звезды, поздно вечером, уже порядком подвыпившие, вместе приходят, чтобы бояться, ужасаться и переживать это все вместе. Когда ты видишь реакцию других людей на что-то действительно страшное, тебе может быть даже станет смешно и легко, потому что всегда на этих фестивалях кто-то нервно хихикает, кто-то охает, и тут же все смеются над их собственным общим страхом, потому что понимают — когда вы вместе, на самом деле бояться нечего, и вы со всем справитесь. Это, короче, такое очень классное переживание, и мы предлагаем зрителям получить его в кино. Бояться вместе — это то, к чему призывал еще советский мультфильм. Мне кажется, это было очень мудро, потому что вместе — веселее.
...это история, где все вместе — зрители, критики, звезды, поздно вечером, уже порядком подвыпившие, вместе приходят, чтобы бояться, ужасаться и переживать это все вместе.
— (смеется) Это правда. Мы плавно выяснили, что хоррор уже давно не является жанром, который должен исключительно пугать. Теперь он, оказывается, еще и сплачивает людей, заставляет их чувствовать себя в одной лодке. Есть ли у него еще какие-то функции, которые, возможно, не видны обычному зрителю, но их стоит раскрыть?
— Вообще ужастики всегда были аллегорией, способом говорить о реальных проблемах, о которых тяжело говорить при данном состоянии общества. То есть был, например, старый-старый ужастик Мистер Джекил и Доктор Хайд, он, на самом деле, был о нежелании человека принимать те нормы, которые ему навязывает общество, и для режиссера это было возможностью выговориться, рассказать о себе. Такой вот необычный опыт. Был ужастик о сексуальном насилии, после которого изменили законодательство в отношении гомосексуалов. Если раньше их подвергали химической кастрации, абсолютно дикой и варварской практике, то после одного из фильмов на эту тему от этой практики отказались. Понятно, что не только из-за фильма, но он в определенной степени побудил общество к гуманизму, к переосмыслению своих ценностей и так далее.
— Вообще ужастики всегда были аллегорией, способом говорить о реальных проблемах, о которых тяжело говорить при данном состоянии общества. То есть был, например, старый-старый ужастик Мистер Джекил и Доктор Хайд, он, на самом деле, был о нежелании человека принимать те нормы, которые ему навязывает общество, и для режиссера это было возможностью выговориться, рассказать о себе. Такой вот необычный опыт. Был ужастик о сексуальном насилии, после которого изменили законодательство в отношении гомосексуалов. Если раньше их подвергали химической кастрации, абсолютно дикой и варварской практике, то после одного из фильмов на эту тему от этой практики отказались. Понятно, что не только из-за фильма, но он в определенной степени побудил общество к гуманизму, к переосмыслению своих ценностей и так далее.
А о том, что ужастики всегда были способом выражения сексуальности, известно со времен «Графа Дракулы» Брэма Стокера. Сегодня ужастики говорят с нами о самых разных вещах, и если отталкиваться от каких-то конкретных фильмов в нашей программе, то мне, например, очень нравится картина под названием Мое сердце не будет биться, пока ты не прикажешь. Формально, это история о вампире и о его семье. Есть юноша-вампир, его старший брат и старшая сестра. Они заботятся о нем, убивают людей ради того, чтобы напоить его кровью. А он живет дома, в темноте — остановился в развитии, чувствует себя ребенком и все время прислушивается к тем детям, которые играют на улице. Мы понимаем, что, если он с ними столкнется, это будет катастрофой. В то же время нам дико жалко его за одиночество, и нам очень жалко его семью.
Это, кстати, парадокс ужастиков: нам очень редко бывает жалко каких-то жертв, мы гораздо больше прикипаем к монстрам, чудовищам, насильникам, маньякам, убийцам. Это отмечено еще в фильме Психо Альфреда Хичкока, где есть сцена, когда машина жертвы тонет в болоте, а на заднем плане гудят сирены: мы хотим, чтобы она утонула, чтобы приключения продолжались. Это такой парадокс кино: зло всегда соблазняет. Но в этом фильме про вампиров какая на самом деле мысль. Вот недавно я узнал, что рядом с «Домом с маяком» находится обычная школа. Родители детей, которые учатся в этой школе решили отгородиться от хосписа, где умирают дети, молодые и взрослые, чтобы обычные дети не сталкивались с историями и образами детей, больных смертельными болезнями. Эта история про вампира, про детей, которые играют на улице, как раз история про такую близость, про то, как мы относимся к иному, как мы относимся к человеку с инвалидностью, к человеку с особенностями в развитии. И то, что нам это рассказывают через страшилку про вампиров — очень круто, потому что так нам легче сталкиваться со страшным, уловить идею.
Это, кстати, парадокс ужастиков: нам очень редко бывает жалко каких-то жертв, мы гораздо больше прикипаем к монстрам, чудовищам, насильникам, маньякам, убийцам. Это отмечено еще в фильме Психо Альфреда Хичкока, где есть сцена, когда машина жертвы тонет в болоте, а на заднем плане гудят сирены: мы хотим, чтобы она утонула, чтобы приключения продолжались. Это такой парадокс кино: зло всегда соблазняет. Но в этом фильме про вампиров какая на самом деле мысль. Вот недавно я узнал, что рядом с «Домом с маяком» находится обычная школа. Родители детей, которые учатся в этой школе решили отгородиться от хосписа, где умирают дети, молодые и взрослые, чтобы обычные дети не сталкивались с историями и образами детей, больных смертельными болезнями. Эта история про вампира, про детей, которые играют на улице, как раз история про такую близость, про то, как мы относимся к иному, как мы относимся к человеку с инвалидностью, к человеку с особенностями в развитии. И то, что нам это рассказывают через страшилку про вампиров — очень круто, потому что так нам легче сталкиваться со страшным, уловить идею.
Это такой парадокс кино: зло всегда соблазняет.
— Когда я смотрел документальный фильм Лида про Лиду Мониаву (Директор по развитию фонда «Дом с маяком», — прим.ред), мне было гораздо страшнее, чем когда я смотрю любой ужастик. Или вот тайваньский ужастик Вали отсюда: это история про то, как человек волей судьбы оказывается парламентарием, и в первый же день его работы на парламент нападают зомби — все превращаются в кровожадных безмозглых кровопийц. Вышла история про пропасть между властью и людьми, про отношение к депутатам, думаю, очень в наши дни актуальная. Это вдобавок еще очень смешной фильм — скорее сатирический, чем страшный, такая азиатская эксцентрика. Напоминает один большой ролик, записанный для ТикТока, при этом почему-то выпущенный в кино. Так можно рассказать про любой из девяти фильмов, которые мы покажем — там есть сложные истории в драйвовой оболочке.
— Это настоящий парадокс последних, наверное, десяти лет. Как показывает практика, зритель вообще подустал от типичных историй про всяких демонов, ловцов призраков, монашек. В итоге жанр эволюционировал в — сколько раз я уже сталкивалась за месяц с этим термином — пост-хоррор или слоуберн, которые сильно контрастируют с привычным хоррором. Это не что-то пугающее своей неожиданностью или скоростью, но пугающее обыденностью, тем, с чем мы сталкиваемся на постоянной основе. Тогда получается, что у нас как бы сосуществуют два жанра. Это больше соревнование между классическим пугающим хоррором и слоуберном, который заставляет задуматься, или они наоборот друг другу помогают?
— Они друг другу помогают. Это два жанра, которые очень четко определили аудиторию. На классические ужастики мы любим ходить в период нашего созревания, студенчества, юности. Это всегда фильм для свидания, например. Аудитория артхаусного кино, фестивального, с такой не пересекается. На фестивальное кино в большей степени ходят, кстати, женщины, чем мужчины. И что самое главное, зачастую фильмы с фестивалей, артхаусные ужастики, мимикрируют в прокате под классические простые пугалки — это видно даже по нашему фестивалю. Например, есть такой замечательный фильм как Innocents — «Невинные», его показывали на Каннском кинофестивале в секции «Особый взгляд». Это очень сложная норвежская история, которая ставит под сомнение такую непреложную максиму, что дети — невинные и святые. На самом деле, в этом фильме дети становятся исчадиями ада и носителями очень темной энергии. И когда этот фильм купили для России, его решили прокатить под названием Паранормальные, потому что нужно было показать, в чем же дело. А второй фильм в нашем конкурсе, который в оригинале называется Agnes является историей про столкновение старой этики с новой. Два священника-мужчины экзорциста прибывают в женский монастырь, чтобы изгонять дьяволов из женщин, которые там в качестве монашек находятся. Но мы-то понимаем, что это столкновение полов, контроля и жажды свободы. В российский прокат этот фильм выходит со звучным названием Проклятие монахинь. И ты сразу думаешь: ага, будет проклятье, будет сексуализация женщин…
— Будут монахини… (смеется)
— Да, и будут монахини (смеется). Я удивляюсь, как у нас в программе нет ни одного фильма со словом «дьявол», со словом «шкатулка», «астрал». Наверное, будут в следующем году.
— Это настоящий парадокс последних, наверное, десяти лет. Как показывает практика, зритель вообще подустал от типичных историй про всяких демонов, ловцов призраков, монашек. В итоге жанр эволюционировал в — сколько раз я уже сталкивалась за месяц с этим термином — пост-хоррор или слоуберн, которые сильно контрастируют с привычным хоррором. Это не что-то пугающее своей неожиданностью или скоростью, но пугающее обыденностью, тем, с чем мы сталкиваемся на постоянной основе. Тогда получается, что у нас как бы сосуществуют два жанра. Это больше соревнование между классическим пугающим хоррором и слоуберном, который заставляет задуматься, или они наоборот друг другу помогают?
— Они друг другу помогают. Это два жанра, которые очень четко определили аудиторию. На классические ужастики мы любим ходить в период нашего созревания, студенчества, юности. Это всегда фильм для свидания, например. Аудитория артхаусного кино, фестивального, с такой не пересекается. На фестивальное кино в большей степени ходят, кстати, женщины, чем мужчины. И что самое главное, зачастую фильмы с фестивалей, артхаусные ужастики, мимикрируют в прокате под классические простые пугалки — это видно даже по нашему фестивалю. Например, есть такой замечательный фильм как Innocents — «Невинные», его показывали на Каннском кинофестивале в секции «Особый взгляд». Это очень сложная норвежская история, которая ставит под сомнение такую непреложную максиму, что дети — невинные и святые. На самом деле, в этом фильме дети становятся исчадиями ада и носителями очень темной энергии. И когда этот фильм купили для России, его решили прокатить под названием Паранормальные, потому что нужно было показать, в чем же дело. А второй фильм в нашем конкурсе, который в оригинале называется Agnes является историей про столкновение старой этики с новой. Два священника-мужчины экзорциста прибывают в женский монастырь, чтобы изгонять дьяволов из женщин, которые там в качестве монашек находятся. Но мы-то понимаем, что это столкновение полов, контроля и жажды свободы. В российский прокат этот фильм выходит со звучным названием Проклятие монахинь. И ты сразу думаешь: ага, будет проклятье, будет сексуализация женщин…
— Будут монахини… (смеется)
— Да, и будут монахини (смеется). Я удивляюсь, как у нас в программе нет ни одного фильма со словом «дьявол», со словом «шкатулка», «астрал». Наверное, будут в следующем году.
Напоминает один большой ролик, записанный для ТикТока, при этом почему-то выпущенный в кино
— Зато там есть фильм, который в оригинале, по-моему, называется The Devil's Tale, но он переведен как Соженный заживо, что звучит гораздо интереснее, чем оригинал, конечно.
— (смеется) Это, кстати, самый классический ужастик в нашей программе, со всеми скриммерами, со всей жутью, с физиологией. Но он тоже глубоко авторский, потому что его сделали шесть женщин-режиссерок, объединившись и придумав по одной главе альманаха историй про больницу. Больница сегодня — это то место, куда ты боишься попасть меньше, чем разве что в тюрьму и на кладбище, но все равно очень боишься. И вот они взяли и придумали историю про нулевого пациента, который в этой больнице когда-то жил, лежал и умер, в итоге превратился в сожженного заживо призрака. Каждая из режиссерок рассказывает одну историю. Это как «Четыре комнаты» с Тарантино, только шесть палат. В каждой следующей палате страшнее, чем в предыдущей, а последняя палата — номер шесть. Все сошлось.
— Пока что этот фильм даже выигрывает перед Тарантино: там комнаты четыре, а тут целых шесть палат.
— (смеется) Да, но проигрывает его же Омерзительной восьмерке.
— (смеется) Раз мы заговорили про математику, я буквально сейчас, посмотрела, что в двадцатом году у российской молодежи спросили, какой наиболее популярный жанр, и это оказались фильмы ужасов, в то время как старшее поколение больше по комедиям, драмам и все такое. И вот я бьюсь над вопросом: с чем может быть связано желание молодых пощекотать себе нервы, которые как правило и так некрепкие?
— Можно, конечно, объяснить это тем временем, в котором мы живем. На самом деле, еще в 2017 году Netflix сделал рейтинг самых удерживающих зрителя жанров, и ужастики оказались на самом первом месте, опередив и Карточный домик, и много чего еще. Это сама природа жанра, который, будучи историей, которая рассказывается через страх, шаманское воздействие оказывает на своего зрителя. Если вдуматься, то всегда страх заставляет нас мобилизоваться и искать путь к спасению: когда нам страшно на улице, в какой-то критической ситуации или в принципе, когда мы испытываем так называемый экзистенциальный страх. В кино происходит то же самое. Это такая эмоция, страх, которая заставляет нас мобилизоваться и искать семейные истории или о каком-то ожившем комплексе, например, комплекс отца-неудачника в фильме
— (смеется) Это, кстати, самый классический ужастик в нашей программе, со всеми скриммерами, со всей жутью, с физиологией. Но он тоже глубоко авторский, потому что его сделали шесть женщин-режиссерок, объединившись и придумав по одной главе альманаха историй про больницу. Больница сегодня — это то место, куда ты боишься попасть меньше, чем разве что в тюрьму и на кладбище, но все равно очень боишься. И вот они взяли и придумали историю про нулевого пациента, который в этой больнице когда-то жил, лежал и умер, в итоге превратился в сожженного заживо призрака. Каждая из режиссерок рассказывает одну историю. Это как «Четыре комнаты» с Тарантино, только шесть палат. В каждой следующей палате страшнее, чем в предыдущей, а последняя палата — номер шесть. Все сошлось.
— Пока что этот фильм даже выигрывает перед Тарантино: там комнаты четыре, а тут целых шесть палат.
— (смеется) Да, но проигрывает его же Омерзительной восьмерке.
— (смеется) Раз мы заговорили про математику, я буквально сейчас, посмотрела, что в двадцатом году у российской молодежи спросили, какой наиболее популярный жанр, и это оказались фильмы ужасов, в то время как старшее поколение больше по комедиям, драмам и все такое. И вот я бьюсь над вопросом: с чем может быть связано желание молодых пощекотать себе нервы, которые как правило и так некрепкие?
— Можно, конечно, объяснить это тем временем, в котором мы живем. На самом деле, еще в 2017 году Netflix сделал рейтинг самых удерживающих зрителя жанров, и ужастики оказались на самом первом месте, опередив и Карточный домик, и много чего еще. Это сама природа жанра, который, будучи историей, которая рассказывается через страх, шаманское воздействие оказывает на своего зрителя. Если вдуматься, то всегда страх заставляет нас мобилизоваться и искать путь к спасению: когда нам страшно на улице, в какой-то критической ситуации или в принципе, когда мы испытываем так называемый экзистенциальный страх. В кино происходит то же самое. Это такая эмоция, страх, которая заставляет нас мобилизоваться и искать семейные истории или о каком-то ожившем комплексе, например, комплекс отца-неудачника в фильме
Если вдуматься, то всегда страх заставляет нас мобилизоваться и искать путь к спасению.
— Видимо, я на себе буду тестировать фестивальную программу, посмотрю, сколько у меня адреналина в крови (смеется). Но ужасу все возрасты покорны, и я даже насчитала несколько фестивалей ужасов разной величины, которые прошли только за этот год у нас и в Москве, и по всей России, и где они только ни проходили. Создается ощущение, что это уже какая-то особая национальная российская любовь к ужасу. Или можно сказать, что она с таким же успехом и размахом встречается и зарубежом?
— Это история, которая есть во всех странах, и только в Америке можно найти несколько фестивалей ужасов: Beyond, FrightFest и так далее. В Канаде их несколько штук, не говоря уже о том, что в Торонто на самом крупном кинофестивале есть секция Midnight Madness — это в принципе способ существования коммьюнити. И, видимо, когда у нас есть потребность в создании какого-то киноманского коммьюнити, общности людей, мы объединяемся вокруг фестивалей.
Несколько дней назад я был на кинофестивале в Якутии, и там почти все истории были хорроры. Когда ты узнаешь, что какой-то якутский кинорежиссер снял фильм за три тысячи рублей за одну смену, и этот фильм гениален в том, как он взаимодействует с мистическим рядом с нами. Многие якуты же верят в существование трех миров — срединного, где живем мы, верхнего, где живут боги, и подземного, где живут демоны. И во всех своих фильмах, независимо от их жанра, они так или иначе чувствуют это соседство, что поразительно. Это соседство, уверенность, что тебя могут наказать за неправильный поступок или защитить, если ты ведешь себя честно, очень согревает в наше время. Для якутов, например, это становится способом коммуникации. Житель дальнего поселка не пишет письмо, не снимает ТикТок, не делает пост — он снимает фильм, который увидят все остальные, сделает за один день, с радостью, с наивом, но при этом с каким-то невероятным режиссерским наитием и даром рассказчика.
Я думаю, те люди, которые объединяются вокруг фестиваля ужастиков, они точно так же хотят найти какую-то свою стаю. Например в Таллине на кинофестивале всех, кто туда ходит, называют «стаей», потому что у них волк изображен на эмблеме. В Америке есть такое классное выражение "festival crowd" — это толпа, которой мы хотим добиться и здесь. Фестивалей очень много: есть фестиваль «Капля», который проходит в России очень-очень давно. О других я, если честно, не знаю, но обязательно изучу рынок. Я убежден, что это такая история, которая на протяжении всего года должна существовать. Может, в апреле на ММКФ появится какая-то секция ужастиков.
— Было бы очень здорово. Я теперь еще больше жду якутский кинофестиваль — они в хорошей сцепке пойдут после хоррор-феста (смеется).
— Кстати, да, там точно будет много мистики.
— Это история, которая есть во всех странах, и только в Америке можно найти несколько фестивалей ужасов: Beyond, FrightFest и так далее. В Канаде их несколько штук, не говоря уже о том, что в Торонто на самом крупном кинофестивале есть секция Midnight Madness — это в принципе способ существования коммьюнити. И, видимо, когда у нас есть потребность в создании какого-то киноманского коммьюнити, общности людей, мы объединяемся вокруг фестивалей.
Несколько дней назад я был на кинофестивале в Якутии, и там почти все истории были хорроры. Когда ты узнаешь, что какой-то якутский кинорежиссер снял фильм за три тысячи рублей за одну смену, и этот фильм гениален в том, как он взаимодействует с мистическим рядом с нами. Многие якуты же верят в существование трех миров — срединного, где живем мы, верхнего, где живут боги, и подземного, где живут демоны. И во всех своих фильмах, независимо от их жанра, они так или иначе чувствуют это соседство, что поразительно. Это соседство, уверенность, что тебя могут наказать за неправильный поступок или защитить, если ты ведешь себя честно, очень согревает в наше время. Для якутов, например, это становится способом коммуникации. Житель дальнего поселка не пишет письмо, не снимает ТикТок, не делает пост — он снимает фильм, который увидят все остальные, сделает за один день, с радостью, с наивом, но при этом с каким-то невероятным режиссерским наитием и даром рассказчика.
Я думаю, те люди, которые объединяются вокруг фестиваля ужастиков, они точно так же хотят найти какую-то свою стаю. Например в Таллине на кинофестивале всех, кто туда ходит, называют «стаей», потому что у них волк изображен на эмблеме. В Америке есть такое классное выражение "festival crowd" — это толпа, которой мы хотим добиться и здесь. Фестивалей очень много: есть фестиваль «Капля», который проходит в России очень-очень давно. О других я, если честно, не знаю, но обязательно изучу рынок. Я убежден, что это такая история, которая на протяжении всего года должна существовать. Может, в апреле на ММКФ появится какая-то секция ужастиков.
— Было бы очень здорово. Я теперь еще больше жду якутский кинофестиваль — они в хорошей сцепке пойдут после хоррор-феста (смеется).
— Кстати, да, там точно будет много мистики.
Житель дальнего поселка не пишет письмо, не снимает ТикТок, не делает пост — он снимает фильм, который увидят все остальные, сделает за один день, с радостью, с наивом, но при этом с каким-то невероятным режиссерским наитием и даром рассказчика.
— Это точно. Мы подходим к самому главному, к Хоррор-Фесту.Вопрос как к директору программы: отсмотреть шестьдесят, если не больше, фильмов ужасов — это, наверное, очень приятный кошмар, но есть риск немного сойти с ума. Как ощущения после отсмотра всей этой программы и попыток выбрать что-то уникальное?
— Первые ощущения — это удивление от того, что на фестивалях не всегда показывают хорошее кино. Наверное, и многие из наших фильмов не всем понравятся. Но я когда составил список источников - это были, в первую очередь, мировые фестивали, это были какие-то продакшены вроде Blumhouse, которые постоянно специализируются на ужастиках, A24, какие-то стриминги вроде Shudder — в общем, я был настроен на то, что все будет хорошим, и я буду получать огромное удовольствие. На самом деле, это не так. Очень много повторяющихся сюжетных ходов, очень много какого-то наива, Не хорошего, как у якутов, а ленного наива, когда ты делаешь по приниципу «и так сойдет».
Ужастики редко бывают еще и хорошим зрительским кино, если говорить об авторских ужастиках. Например, мне очень нравилась одна картина по своей идее, но она очень и очень не удалась в плане реализации. Таких историй, к сожалению, было очень много картин с оригинальной концепцией, но без выдержанной режиссуры. Это была пытка, и в какой-то момент я решил, что буду смотреть в два акта, потому что если зрителю скучно, то и я не должен тратить больше время и смотреть фильм целиком. Если не жаловаться на свою нелегкую судьбу, то концепция заключалась в том, что вряд ли кто-то придет на девять фильмов сразу, хотя мы надеемся, что такие люди есть. Мы подобрали по одному фильму в каждом поджанре, по одному фильму с разными интонациями, чтобы каждый мог найти что-то свое, в зависимости от того, насколько глубоко он готов погрузиться в хоррор и в эксперименты. Так что у нас есть даже безобидные, не очень страшные, но красивые истории, вроде Бабушки, где юная фотомодель отправляется в Париж из Мадрида и добивается первых успехов, где делает первые шаги по подиуму, но вынуждена вернуться домой, чтобы ухаживать за своей бабушкой. И тут-то мы и понимаем, что их родовая красота, на самом деле, родовое проклятие, и в этом фильме, в нем описывается ужас, фрустрация современной женщины, которая сталкивается вот с этими глянцевыми стереотипами о красоте, которая сталкивается с ожиданием мира от себя, и понимает, что ее тело ей может не принадлежать. То есть что-то вроде Суспирии, что-то вроде Неонового демона, но в таком лайтовом, нежном, чувственном формате.
— Первые ощущения — это удивление от того, что на фестивалях не всегда показывают хорошее кино. Наверное, и многие из наших фильмов не всем понравятся. Но я когда составил список источников - это были, в первую очередь, мировые фестивали, это были какие-то продакшены вроде Blumhouse, которые постоянно специализируются на ужастиках, A24, какие-то стриминги вроде Shudder — в общем, я был настроен на то, что все будет хорошим, и я буду получать огромное удовольствие. На самом деле, это не так. Очень много повторяющихся сюжетных ходов, очень много какого-то наива, Не хорошего, как у якутов, а ленного наива, когда ты делаешь по приниципу «и так сойдет».
Ужастики редко бывают еще и хорошим зрительским кино, если говорить об авторских ужастиках. Например, мне очень нравилась одна картина по своей идее, но она очень и очень не удалась в плане реализации. Таких историй, к сожалению, было очень много картин с оригинальной концепцией, но без выдержанной режиссуры. Это была пытка, и в какой-то момент я решил, что буду смотреть в два акта, потому что если зрителю скучно, то и я не должен тратить больше время и смотреть фильм целиком. Если не жаловаться на свою нелегкую судьбу, то концепция заключалась в том, что вряд ли кто-то придет на девять фильмов сразу, хотя мы надеемся, что такие люди есть. Мы подобрали по одному фильму в каждом поджанре, по одному фильму с разными интонациями, чтобы каждый мог найти что-то свое, в зависимости от того, насколько глубоко он готов погрузиться в хоррор и в эксперименты. Так что у нас есть даже безобидные, не очень страшные, но красивые истории, вроде Бабушки, где юная фотомодель отправляется в Париж из Мадрида и добивается первых успехов, где делает первые шаги по подиуму, но вынуждена вернуться домой, чтобы ухаживать за своей бабушкой. И тут-то мы и понимаем, что их родовая красота, на самом деле, родовое проклятие, и в этом фильме, в нем описывается ужас, фрустрация современной женщины, которая сталкивается вот с этими глянцевыми стереотипами о красоте, которая сталкивается с ожиданием мира от себя, и понимает, что ее тело ей может не принадлежать. То есть что-то вроде Суспирии, что-то вроде Неонового демона, но в таком лайтовом, нежном, чувственном формате.
Первые ощущения — это удивление от того, что на фестивалях не всегда показывают хорошее кино.
— Говоря о концепции, которую мы уже затронули — возможно, я не права и мне просто показалось, но меня удивила выборка. С одной стороны, если посмотреть, семь из девяти фильмов, они как будто уже знакомы, потому что мы привыкли к историям про монашек, страшным старухам, азиатское кино тоже где-то маячит уже в информационном поле, особенно последнее время, детей и так все зачастую просто боятся, а тут они еще и в демонической оболочке. Но эти фильмы — уверенные лидеры программы. Как так вышло, что с первого взгляда заезженные сюжеты выходят вперед? Может, это специально сделано, чтобы показать, что история про страшную бабушку — это не обычный хоррор, как вам может показаться?
— Было бы красиво сейчас сказать, что да, все так и задумано, но на самом деле это ваше наблюдение, и раньше я об этом не думал. Наверное, теперь уже задним числом можно сказать, что все самое интересное происходит, когда берутся проверенные гипотезы, но проявляются какие-то неожиданные интерпретации. Если посмотреть структуру проката, то мы увидим, что в 2021 году 95% кассовых сборов обеспечили фильмы, в основе которых лежит какая-то проверенная интеллектуальная собственность — комикс, книга, фэнтези, сериал, фильм, игра и так далее. Это следствие того, что современный кинобизнес очень боится оригинальных идей, и поэтому нужно продавать какие-то знакомые ассоциативные ряды. Конечно, в ужастиках это все чувствуется, потому что есть миллион ужастиков про экзорцизм, миллион ужастиков про больницу, миллион ужастиков про демонических детей, но в этом-то и была радость взять и найти среди них что-то, что удивит уже опытного зрителя.
— Было бы красиво сейчас сказать, что да, все так и задумано, но на самом деле это ваше наблюдение, и раньше я об этом не думал. Наверное, теперь уже задним числом можно сказать, что все самое интересное происходит, когда берутся проверенные гипотезы, но проявляются какие-то неожиданные интерпретации. Если посмотреть структуру проката, то мы увидим, что в 2021 году 95% кассовых сборов обеспечили фильмы, в основе которых лежит какая-то проверенная интеллектуальная собственность — комикс, книга, фэнтези, сериал, фильм, игра и так далее. Это следствие того, что современный кинобизнес очень боится оригинальных идей, и поэтому нужно продавать какие-то знакомые ассоциативные ряды. Конечно, в ужастиках это все чувствуется, потому что есть миллион ужастиков про экзорцизм, миллион ужастиков про больницу, миллион ужастиков про демонических детей, но в этом-то и была радость взять и найти среди них что-то, что удивит уже опытного зрителя.
Это следствие того, что современный кинобизнес очень боится оригинальных идей, и поэтому нужно продавать какие-то знакомые ассоциативные ряды.
У меня была задача взять и сделать все-таки довольно мэйнстримовую вещь, когда зритель не отпугнется от радикализма формы, когда он поймет, что это фестиваль, на который можно ходить, не будучи высоколобым критиком, можно просто получать зрительское удовольствие от сложных историй и самому выбирать уровень погружения. Сделать фестиваль артхаусных ужастиков с радостью хотим, но при этом мне всегда было обидно, что я на таких всегда сижу в зале один — и где же это коллективное чувство переживания? (смеется) Так что хотелось начать с каких-то вещей, которые не отпугнут зрителя, покажутся ему знакомыми, но при этом удивят его и покажут, что в жанре существуют огромные подводные течения. Мы вообще в первую очередь старались думать о зрителе. Вместе со мной все отсматривала моя собака и девушка: мы взяли, и таким очень-очень собирательным зрительским коллективом принимали решение, что хорошо, а что плохо. Если собака засыпала, то фильм не брали.
Мы вообще в первую очередь старались думать о зрителе.
— Очень порадовала фраза про артхаусное кино, потому что идея сделать когда-нибудь фестиваль пост-хоррора и позвать людей два часа ждать, что же произойдет в конце, теперь не кажется такой патовой и безнадежной. Говоря о тех людях, которые пойдут на фестиваль, не задумываясь о том, что же там интересного в деталях. Например, закроем глаза на Searchlight, Гильермо дель Торо в продюсерах, на другие громкие имена. В чем особенность именно этих картин?
— Была идея находить фильмы, у которых уже может быть фанатская база. Например, Алекс де ла Иглесиа, испанскй режиссер, с которым подписал контракт Amazon, он отец испанского хоррора. Для своей страны такой же эксцентрик и чудак, как Дарио Ардженто для Италии. У режиссера фильма Бабушка тоже славное испанское прошлое, он сделал Репортаж. А Скотт Купер, который сделал Оленьи рога, где Гилермо дель Торо продюссер, Searchlight production — это в общем-то оскаровские ребята.
Конечно же, хотелось взять и отобразить географическое разнообразие ужастиков, потому что азиаты рассказывают по-своему, скандинавы рассказывают по-своему, Северная Америка обладает совершенно особенной драматургией, которая как раз-таки ближе всего к тем слоубернерам, которые вы упомянули. То есть хотелось взять и показать панораму, все самое важное, что происходило в ужастиках за год. У нас есть фильмы из Венеции, из Торонто, из Канн, из Сиджеса и так далее. Это говорит о том, что эта гипотеза уже была проверена и не нами — мировой премьеры у нас ни одной нет, но я надеюсь, что рано или поздно будет, когда мы подрастем и научимся делать фестиваль.
— Когда-нибудь это точно произойдет. Оно не может не произойти.
— Спасибо, дай бог (смеется).
— Как раз-таки о развитии дальнейших событий: вот вам как кажется, в какой-то момент фильмы ужасов все-таки исчерпают свои приемы воздействия на зрителя и его страхи и продолжат существовать вот в этой уже какой-то испробованной плоскости или скорее сам жанр продолжит эволюционировать? Может даже дарить какие-то новые страхи, о которых вообще никто не думал.
— Всегда, когда не могу сходу придумать какой-то содержательный ответ, занимаюсь бесстыжим нэймдроппингом. Вот Александр Сергеевич Пушкин говорил, что есть три струны человеческой души, над которыми колдуют драматурги — это страдания, смех и страх. Так что представить, что одна струна вдруг оборвется, невозможно. Так будет всегда, жанр будет эволюционировать, страхи будут меняться, например, победа в Каннах фильма в жанре по сути боди-хоррор под названием Титан, это история про страх «а что будет после человека?». Автор предлагает уже не какие-то изъезженные сюжеты, как в фильме Автокатастрофа, где тоже была машина — он предлагает не какую-то там Матрицу, где будет искусственный интеллект, он предлагает какую-то совершенно новую форму сосуществования человека и машины, сосуществования разных идентичностей внутри одного человека, сосуществования разных идей внутри одной семьи, которая странным образом сложилась по ходу этого фильма. Это история про будущее, про наш страх перед будущим, и это невероятно круто. По нашим ужастикам на фестивале мы видим, что обострился страх за близкого человека, который болеет, умирает, ты ничего не можешь с этим сделать. Это то, с чем многие, к сожалению, столкнулись во время пандемии. Обострился страх людей, оказавшихся взаперти, это история монашек в отдаленном монастыре. Обостряется много страхов, и, к сожалению, видимо, дальше будут новые страхи. Вы совершенно точно заметили, что жанр отказывается от своих классических приемов — это видно по нашей программе, там очень мало историй, где кто-то выскакивает из-за угла или кричит. Потому что приемы эволюционируют, появляется что-то новое, и этот процесс эволюции идет совместно с процессом эволюции самого нашего общества, технологий и так далее. Мы можем вдруг увидеть истории, которые пугают нас не так, как пугали прежние. И это свежесть.
— Хоррор-Фест, наверное, один из таких крепко стоящих на ногах уже на данный момент, на который люди обращают внимание. И если мы говорим с точки зрения создания программы фестиваля, для чего такой размах? Чтобы зритель наконец понял, что вообще-то хоррор эволюционирует или есть еще какие-то причины, о которых мы не знаем и о них стоило бы рассказать?
— Спасибо, что вы такого хорошего о нас мнения, потому что на самом деле наша конструкция довольно неустойчива (смеется). Идея фестиваля принадлежит не мне, она принадлежит Ивану Кудрявцеву, нашему генеральному продюсеру. Для меня самой большой радостью было взять и записаться в очередь на этот Бритфес , фестиваль нового британского кино, который проводился при помощи Британского совета, и на котором мы себя всегда чувствовали какой-то частью большой истории, которая творится в искусстве. Поэтому моей мечтой всегда было взять и сделать фестиваль для городов. Сейчас я понимаю, что, возможно, мы замахнулись на это рановато, и нужно создавать какие-то коммьюнити. И собственно почему программа отчасти такая понятная и доступная: нам хочется именно собрать людей, которые будут нам доверять и которые через год придут еще раз, приведут своих друзей, то есть очень хочется вот этого "festival crowd". Мы начнем с таких историй, которые понятны, интересны и не сильно отталкивают, а дальше уже у нас, может быть, будет появляться ночью какой-нибудь реально сложный ужастик, вроде тех, которые я видел на фестивалях. В общем, мы будем усложнять, но для начала нам хочется собрать людей. Когда фестиваль закончится, мы повесим на сайте табличку «Хочу фестиваль в своем городе», там можно будет указать имя, город, контакты, и когда наберется критическое количество людей из разных городов… в Якутске совершенно точно нужно делать, вот где реально фанаты кино. Я в девять утра в Якутске пришел в кино на Дом Гуччи, чтобы написать рецензию до того, как проснется Москва, и в зале на пятьдесят мест, в ковидной рассадке 25 мест, и они все были заняты — в 9 утра в четверг, представляете? Так что нужно в Якутию ехать, надо ехать в регионы. Мы этим займемся, но уже не так пассионарно, как в этом году — дали мы маху созывать людей в пяти разных городах, да еще и за неделю до начала фестиваля. Но, надеюсь, наше интервью нас немножно выручит и люди услышат, а потом эта история будет на протяжении года собирать зрителей, которые потом доверятся нам еще раз.
— Была идея находить фильмы, у которых уже может быть фанатская база. Например, Алекс де ла Иглесиа, испанскй режиссер, с которым подписал контракт Amazon, он отец испанского хоррора. Для своей страны такой же эксцентрик и чудак, как Дарио Ардженто для Италии. У режиссера фильма Бабушка тоже славное испанское прошлое, он сделал Репортаж. А Скотт Купер, который сделал Оленьи рога, где Гилермо дель Торо продюссер, Searchlight production — это в общем-то оскаровские ребята.
Конечно же, хотелось взять и отобразить географическое разнообразие ужастиков, потому что азиаты рассказывают по-своему, скандинавы рассказывают по-своему, Северная Америка обладает совершенно особенной драматургией, которая как раз-таки ближе всего к тем слоубернерам, которые вы упомянули. То есть хотелось взять и показать панораму, все самое важное, что происходило в ужастиках за год. У нас есть фильмы из Венеции, из Торонто, из Канн, из Сиджеса и так далее. Это говорит о том, что эта гипотеза уже была проверена и не нами — мировой премьеры у нас ни одной нет, но я надеюсь, что рано или поздно будет, когда мы подрастем и научимся делать фестиваль.
— Когда-нибудь это точно произойдет. Оно не может не произойти.
— Спасибо, дай бог (смеется).
— Как раз-таки о развитии дальнейших событий: вот вам как кажется, в какой-то момент фильмы ужасов все-таки исчерпают свои приемы воздействия на зрителя и его страхи и продолжат существовать вот в этой уже какой-то испробованной плоскости или скорее сам жанр продолжит эволюционировать? Может даже дарить какие-то новые страхи, о которых вообще никто не думал.
— Всегда, когда не могу сходу придумать какой-то содержательный ответ, занимаюсь бесстыжим нэймдроппингом. Вот Александр Сергеевич Пушкин говорил, что есть три струны человеческой души, над которыми колдуют драматурги — это страдания, смех и страх. Так что представить, что одна струна вдруг оборвется, невозможно. Так будет всегда, жанр будет эволюционировать, страхи будут меняться, например, победа в Каннах фильма в жанре по сути боди-хоррор под названием Титан, это история про страх «а что будет после человека?». Автор предлагает уже не какие-то изъезженные сюжеты, как в фильме Автокатастрофа, где тоже была машина — он предлагает не какую-то там Матрицу, где будет искусственный интеллект, он предлагает какую-то совершенно новую форму сосуществования человека и машины, сосуществования разных идентичностей внутри одного человека, сосуществования разных идей внутри одной семьи, которая странным образом сложилась по ходу этого фильма. Это история про будущее, про наш страх перед будущим, и это невероятно круто. По нашим ужастикам на фестивале мы видим, что обострился страх за близкого человека, который болеет, умирает, ты ничего не можешь с этим сделать. Это то, с чем многие, к сожалению, столкнулись во время пандемии. Обострился страх людей, оказавшихся взаперти, это история монашек в отдаленном монастыре. Обостряется много страхов, и, к сожалению, видимо, дальше будут новые страхи. Вы совершенно точно заметили, что жанр отказывается от своих классических приемов — это видно по нашей программе, там очень мало историй, где кто-то выскакивает из-за угла или кричит. Потому что приемы эволюционируют, появляется что-то новое, и этот процесс эволюции идет совместно с процессом эволюции самого нашего общества, технологий и так далее. Мы можем вдруг увидеть истории, которые пугают нас не так, как пугали прежние. И это свежесть.
— Хоррор-Фест, наверное, один из таких крепко стоящих на ногах уже на данный момент, на который люди обращают внимание. И если мы говорим с точки зрения создания программы фестиваля, для чего такой размах? Чтобы зритель наконец понял, что вообще-то хоррор эволюционирует или есть еще какие-то причины, о которых мы не знаем и о них стоило бы рассказать?
— Спасибо, что вы такого хорошего о нас мнения, потому что на самом деле наша конструкция довольно неустойчива (смеется). Идея фестиваля принадлежит не мне, она принадлежит Ивану Кудрявцеву, нашему генеральному продюсеру. Для меня самой большой радостью было взять и записаться в очередь на этот Бритфес , фестиваль нового британского кино, который проводился при помощи Британского совета, и на котором мы себя всегда чувствовали какой-то частью большой истории, которая творится в искусстве. Поэтому моей мечтой всегда было взять и сделать фестиваль для городов. Сейчас я понимаю, что, возможно, мы замахнулись на это рановато, и нужно создавать какие-то коммьюнити. И собственно почему программа отчасти такая понятная и доступная: нам хочется именно собрать людей, которые будут нам доверять и которые через год придут еще раз, приведут своих друзей, то есть очень хочется вот этого "festival crowd". Мы начнем с таких историй, которые понятны, интересны и не сильно отталкивают, а дальше уже у нас, может быть, будет появляться ночью какой-нибудь реально сложный ужастик, вроде тех, которые я видел на фестивалях. В общем, мы будем усложнять, но для начала нам хочется собрать людей. Когда фестиваль закончится, мы повесим на сайте табличку «Хочу фестиваль в своем городе», там можно будет указать имя, город, контакты, и когда наберется критическое количество людей из разных городов… в Якутске совершенно точно нужно делать, вот где реально фанаты кино. Я в девять утра в Якутске пришел в кино на Дом Гуччи, чтобы написать рецензию до того, как проснется Москва, и в зале на пятьдесят мест, в ковидной рассадке 25 мест, и они все были заняты — в 9 утра в четверг, представляете? Так что нужно в Якутию ехать, надо ехать в регионы. Мы этим займемся, но уже не так пассионарно, как в этом году — дали мы маху созывать людей в пяти разных городах, да еще и за неделю до начала фестиваля. Но, надеюсь, наше интервью нас немножно выручит и люди услышат, а потом эта история будет на протяжении года собирать зрителей, которые потом доверятся нам еще раз.
Нам хочется именно собрать людей, которые будут нам доверять и которые через год придут еще раз.
—Хочу вас подбодрить — те, кто любит хорроры и этот жанр пойдут и в первый раз, и в пятый, и в пятьдесят пятый, когда мы до 55 доберемся. Я надеюсь, что доберемся все-таки.
— Спасибо, дай бог, спасибо. Сколько ж мне будет лет.
— Несмотря на то, что мы упомянули уже несколько фильмов из программы фестиваля, ваша личная рекомендация как от человека, который пересмотрел 60 фильмов и точно знает, на что стоит обратить внимание.
— Нет, вот как раз-таки ее мы не упомянули, она меня тоже больше всего привлекла.
— Вот давайте ей и закончим. Всем очень рекомендую фильм, который мы покажем 12 декабря — это единственный показ в России фильма с Венецианского кинофестиваля мощной итальянской психологической драмы под названием Ариаферма. К сожалению, как никогда акутальный сюжет: история психологического противостояния двух групп мужчин в тюрьме, которую вот-вот закроют, но пока что не всех оттуда вывезли. Несколько дней нужно побыть взаперти и заключенным, и тюремщикам. Между ними начинается такая потрясающая дуэль характеров. Это история, в которой играет весь свет итальянского кино, вроде Тони Сервилло, который обычно играет только у Паоло Соррентино, и сам ставит оперы, между прочим. Потрясающие актеры берут и разыгрывают для нас типичный конфликт о том, как мужчины пытаются устанавливать иерархию, конфликтовать друг с другом, мериться у кого там что больше — в общем, грустная история, которая задает нам вопрос: можно ли без насилия, без вертикали, без иерархии добиться порядка в экстремальной ситуации? Надеюсь, что зрители, придя на этот фильм, тоже поищут ответ на этот вопрос.
— Спасибо, дай бог, спасибо. Сколько ж мне будет лет.
— Несмотря на то, что мы упомянули уже несколько фильмов из программы фестиваля, ваша личная рекомендация как от человека, который пересмотрел 60 фильмов и точно знает, на что стоит обратить внимание.
— Нет, вот как раз-таки ее мы не упомянули, она меня тоже больше всего привлекла.
— Вот давайте ей и закончим. Всем очень рекомендую фильм, который мы покажем 12 декабря — это единственный показ в России фильма с Венецианского кинофестиваля мощной итальянской психологической драмы под названием Ариаферма. К сожалению, как никогда акутальный сюжет: история психологического противостояния двух групп мужчин в тюрьме, которую вот-вот закроют, но пока что не всех оттуда вывезли. Несколько дней нужно побыть взаперти и заключенным, и тюремщикам. Между ними начинается такая потрясающая дуэль характеров. Это история, в которой играет весь свет итальянского кино, вроде Тони Сервилло, который обычно играет только у Паоло Соррентино, и сам ставит оперы, между прочим. Потрясающие актеры берут и разыгрывают для нас типичный конфликт о том, как мужчины пытаются устанавливать иерархию, конфликтовать друг с другом, мериться у кого там что больше — в общем, грустная история, которая задает нам вопрос: можно ли без насилия, без вертикали, без иерархии добиться порядка в экстремальной ситуации? Надеюсь, что зрители, придя на этот фильм, тоже поищут ответ на этот вопрос.
